Эх, охота бывает что-нибудь такое-эдакое сочинить! Чтоб все ахнули и поверили, конечно. У детей это очень хорошо получается.
Они же фантазёры. Придумают такое невероятное, что диву даёшься.
Бурное развитие воображения иной раз играет дурную шутку с самим фантазёром. А ведь мысли и реальность не одно и то же. Хочешь, например, подшутить над кем-либо, придумаешь небывальщину, а в неё поверят простодушные. Станешь правду говорить — она покажется выдумкой. Попробуй докажи.
Цель любой небывальщины — рассмешить слушателя или читателя. Для этого автор использует искажения сюжета и переворачивает всё наоборот, «наизнанку».
Чувство юмора, как и фантазию, нужно развивать с детства. Нестандартное мышление помогает справляться с тупиковыми ситуациями и находить решения. С помощью небылиц можно побороть скуку, найти новое занятие для досуга. Главное — вовремя остановиться, обуздать фантазию, а то можно попасть впросак.
Так и вышло с мальчиком, который не знал, чем заняться от скуки: начал выдумывать, что он заколдованный зверь в обличье человека, да и увлёкся…
А что вышло из этого, можно узнать, прочитав рассказ «Заколдованный».
В. Панков
Заколдованный
Ух, сколько у меня фантазий в голове! Я, наверно, когда школу кончу, фантастом стану. Мне отец говорил, что я, наверно, буду единственным человеком, который, увидев марсиан, скажет, что представлял их себе именно такими.
Ну, а пока я тренирую свою фантазию в земных условиях. Родители у меня уехали в дом отдыха, а меня отправили на месяц к тете на Третью Перцовскую улицу.
Вышел я утром в незнакомый двор, а там только одна девчонка из первоклашек пасётся... Хотел и ей щелчка отвесить, а она, как назло, конфеты ест.
— У тебя что, — спрашиваю, — за конфеты?
— Медовые, — отвечает, — а что?
— Нет, ничего, — говорю так безучастно, — я б тебе рассказал кое-что, да боюсь, проболтаешься.
— Я? Проболтаюсь? Вот честное-пречестное...
Я заглянул ей в глаза.
— По глазам вижу, что язык за зубами держать умеешь. Ну, садись, расскажу. Так и быть...
Я оглядел двор, остановился на двух тощих деревцах, оставшихся от весенних лесопосадок, и с печальным таким вдохом сказал:
— Страдаю я...
Потом взял с деревца лист, помял его.
— Тоскую по лесу. По шишкам. По дуплу...
— Ты что, в лесном лагере был? — спросила девчонка.
Я посмотрел на неё с сожалением.
— Ты знаешь, кто я? Никогда б не догадалась. В это трудно поверить я наше время... Я ведь был ещё совсем малюсеньким медвежонком, когда злая колдунья превратила меня в человека, чтобы отомстил мне за то, что я съел у неё весь мёд.
— Врёшь, — раскрыла рот девчонка.
— Весь мёд, — грустно подтвердил я.
— А как же ты, - заморгала девчонка,— а как же ты... зимой?
— А что зимой... Зимой я целыми днями сплю и сосу лапу. Как в берлоге. И во сне мёд вижу... Хозяева мои — по-вашему, родители — мне иногда покупают немного мёду, но разве это то? Эх, если бы мы сейчас попали с тобой в родимые края, в дремучий лес, эх, и угостил бы я тебя настоящим медком... У меня там и пчёлы знакомые есть.
— А они кусаются? — еле дыша, спросила девчонка.
— Кто, пчёлы? Незнакомых медведей, конечно, кусают, но я когда-то спас их маленького пчелёнка из паутины, и его мать поклялась, что вовек мне этого не забудет... Но здесь, в городе, мне, конечно, мёду очень недостает.
— Хочешь конфетку? — растрогалась девчонка.
— Медовая? — безразлично поинтересовался я.
— Нет, «коровка». Я же не знала и все медовые уже съела.
— Жаль, не медовая. Ну, давай, всё равно. Спасибо... У меня зато есть шишки. Настоящие, из дремучего... Я тебе их могу подарить, хочешь?
— Ой, хочу, — подпрыгнула девчонка. — Настоящие, из дремучего?
— А у тебя дома больше нет конфет?
— Ой, я сейчас принесу!..
Мы разошлись по домам. Я пошёл за шишками, девчонка — за конфетами. Шишки я заприметил на буфете, как только приехал. Они были такие красивые, что мне даже жалко было забирать их от тёти.
Пока я колебался — брать или не брать, во дворе уже собрался целый детский сад во главе с парой первоклашек.
— Вон он, вон он! — защебетали они, как только я показался а подъезде.
— Шишки грызёт, шишки грызёт,— услышал я и на всякий случай укусил шишку.
— Ой, мамочка, а он не укусит?
— Он же заколдованный.
— Ага, заколдованный, а зубы настоящие.
— Я никогда ещё живого медведя в глаза не видел.
— Только вы его не пугайте, — сказала моя девчонка, — он ко мне уже привык, я его и кормить с рук буду.
Она положила мне в рот одну за другой очищенные от фантиков конфеты, я с удовольствием сжевал их и повалился в песочницу.
— Ой, как медведь...
Потом я встал.
— Я ведь, дети, могу в клетке сидеть. Помню, в цирке... Но в клетке медведи любят сидеть, если только их будут кормить мёдом, по крайней мере конфетами.
— А дрессироваться вы можете? — спросил какой-то шкет с веснушками.
— Могу. Только мне ласка нужна. Уход, доброе слово Я хлыст не понимаю. Злиться сразу начинаю, рычать. Могу загрызть...
К середине дня радостная малышня сколотила мне клетку из фруктовых ящиков, нанесла из дому варенья, купила мороженого.
— Начинаем дрессировку, — крикнул шкет,— после каждого номера конфета!
— Мы, медведи, — сказал я, лежа на стружках из фруктовых ящиков, — мы, медведи, — люди ленивые. Учиться не любим. Нам не всякая учёба по нутру.
— А на велосипеде хотите научиться? — спросил тот же шкет с веснушками.
— На велосипеде можно. Помню, в цирке... А у кого велосипед есть?..
Через полчаса я приводил малышню в неописуемый восторг.
— Косолапый на велосипеде!
— И не падает!
— А задом можете?
Я ездил и задом, и передом, и сидя на руле, и просунув ногу под раму...
«Вот даю, — думал я про себя, — чистый медвежий цирк!»
— Всё, на сегодня хватит,— слез я с велосипеда, — могу переутомиться. Будет плохая усвояемость. Давайте сначала варенье.
Я зашёл в клетку, закрылся ящиком. Объелся я так, что на какое-то время действительно почувствовал себя медведем...
Потом у меня поднялась температура... Потом я ничего больше не помнил, а очнулся только на третий день. У моей постели стояла мама и плакала.
— Больше так продолжаться не может. Даже в доме отдыха от тебя нет покоя. Мне приходится по телеграмме вылетать к тёте на подмогу. Я сойду с ума... Завтра же ты уедешь в пионерский лагерь, слышишь? Вот путёвка. Я думаю, там на тебя найдут управу.
...В пионерлагере я, как всегда, проснулся чуть свет. Вышел из палатки и вижу: сидит на скамеечке девчонка и общипывает апельсин.
«Та-ак, — подумал я, — апельсин сам лезет мне в рот».
Дальше всё пошло как по маслу. Я оглядел лагерные постройки, вздохнул и сказал, что тоскую по городу. Там я жил в клетке, меня кормили южными плодами: мандаринами, лимонами, бананами... Как, кто я такой? Никому не скажешь? Злая колдунья заколдовала меня, когда я еще был маленьким орангутанчиком, за то, что я обтряс в её саду все апельсины.
— Правда? — подняла на меня глаза девчонка.
— Как сейчас помню, — ответил я.
— Ой, как интересно? — заморгала она глазами. — А ты по деревьям прыгать умеешь?
— Чего? — осёкся я. — По деревьям? — Но быстро нашёлся. — Нет, я ручной. В цирке выступал. Между прочим, поддаюсь дрессировке. Только мне ласка нужна и доброе слово. Хлыст я не понимаю. Сразу начинаю злиться, предметы швырять... Но за пару апельсинов и доброе слово могу что хочешь...
— Ой, как интересно! — взвизгнула девчонка. — А ты волком никогда не был?
— Волком? — опешил я, не зная, что ей ответить. — Не помню... Может, и был...
— А вот я, когда маленькая была, — вдохновенно сверкнула глазами девчонка, — шла однажды по лесу... В красной шапочке. Иду, а навстречу мне...
— К бабушке шла? — перебил я её.
— К бабушке. А ты откуда знаешь?
— С корзинкой?
— С корзинкой.
— А в корзинке пироги?
— С вишнями. А ты откуда всё это знаешь?
— Так навстречу-то тебе кто попался?
— Ну, волк.
— Я это был, а никакой не волк...
— Правда? Так, значит, это ты мою бабушку съел. То-то я смотрю, лицо мне твое знакомо... И глаза и уши.
Я понял, что плакали мои апельсинчики. Волки, ведь они что в основном едят — только бабушек...
— А вот ещё однажды, — продолжала девчонка, — когда я была совсем-совсем маленькая, шла я по чистому полю... С братцем Иванушкой...
«Как же противно, когда такая маленькая, а уже так врёт», — подумал я и пошёл в свою палатку досыпать до зарядки.
Литература
Панков В. Заколдованный // Пионер. — 1968. — № 11.